Метастансы (сторона А) - Тимур Бикбулатов

Доиграюсь до Судного дня.

Душу спрятав в стакане с окурком

И без двух отыграв мизера,

Я улягусь в постель к Петербургу

Как любовник, как муж и как брат.

А хотелось лишь самую малость —

Бросить пить и попробовать спеть, —

Только сердце судьбой отблевалось,

Проглотив беззащитную смерть.

Но в полете предсмертного вальса,

Оторвавшись от скрюченных рук,

Нацарапают синие пальцы:

«В моей смерти винить Петербург».

Ворвалась зима и поля перепачкала снегом,

Всем было плевать, но зачем-то хотелось огня,

Но кто-то не спал и от скуки откашлялся небом,

Потом поперхнулся и нехотя сплюнул меня.

Я так и остался плевком, попирающим слезы.

Я жаждал любви, издеваясь над похотью слез.

Но этот подлец ещё выдумал пьяную розу

И нас обвенчал за полпачки сырых папирос.

Она умерла, а меня обозвали поэтом,

Пытались стереть, но я спрятался в тающий снег.

А глупый чудак где-то выкопал подлое лето

И, видно устав, закопался в полуденном сне.

В эту ночь в перекошенном небе

Не моргать надоевшей луне.

Я ещё на земле этой не был,

И она не заплачет по мне.

Не в её волосатой утробе

Я болтался, на волю просясь,

Я ещё своё небо не пропил,

Чтобы падать в холодную грязь

Но когда-нибудь, гордый и вольный

Я напьюсь и ударю в бега,

Чтобы в снежное русское поле

Выйти на неокрепших ногах.

Прощание с Петербургом

Ошалелый, раздавленный, преданный…

Эта слизь на брусчатке – не я ли?

Кто из вас первым мной отобедает,

Не подавится пьяной печалью?

Языкам фонарей вряд ли нужен я.

Ну, оближут да сплюнут, поморщась.

Не для них я шаманил простужено,

Взгромоздившись на лысину площади.

Не для фейсов, в трамваях приплюснутых,

Душу склеивал водкой да горлом,

Небом грустным да солнышком блюзовым

Мне б прикрыть свои песенки голые.

Я вернусь, если только забуду вас,

Я не пел здесь и паинькой не был.

Дома лягу, напьюсь и закутаюсь,

Натянув на себя ваше небо.

Утром совесть из простыни выжав

(Ты лежи и не плачь, раз пришла),

Я оставлю свой след на Париже,

Незаметно раздев догола

Свой живот с выступающей грыжей,

Недосказанной, как «I Love».

И, прищурив бельмо идиотски,

Улыбнётся с окурка верблюд.

Кто-то здесь – Беранже или Бродский

(Бреюсь я, а не мылю петлю!)

Расписался коряво и броско

Предпоследним конкретным «люблю».

С. Веселову

Выжму. Выжгу. Не к спеху она мне.

Хватит, пожил. Противна уже

Память, брошенная на камни

В пережёванном неглиже.

Вспомню изредка. Было б чем вспомнить,

В грязных пальцах обрывки держа

Наготу переполненных комнат

Изувеченного этажа

И ухмылку по-питерски зимних

Поцелуев промозглых. Скажи,

Ты когда возвращала стихи мне,

Я ловил ребятишек во ржи?

Они говорили: «Верь, брат, нам,

Ты будешь палач и бог.

Мы в люльке качали Рембрандта,

К купели носили Рембо.

Ты будешь купаться в вермуте,

Лаская блядей у ног.

Ты ж не какой-нибудь Лермонтов,

Что нас не пустил на порог.

Иначе ненужным довеском

Мы вздёрнем тебя на Парнас.

Когда-то дурак Достоевский

Смертельно обидел нас».

И слюни текли по скатерти,

В глазах расплывалась слизь.

Хотелось послать их матерно

Туда, откуда взялись.

Чтоб черными стали из красных,

Чтоб с шеи сползла голова.

«Я вам далеко не Некрасов,

чтоб временем пачкать слова.

Я вам не шарманка с музыкой —

Позолоти и крути.

Я просто беспечно русский,

Меня уже не спасти».

Связки песней подрезаны,

Не кресту – красота.

Было б дело по-трезвому,

Было б всё неспроста.

Но не спевшим – куда идти?

Конным, пешим ли? Бред

Только бешеный в памяти,

Только сдуру – поэт.

Мне к последнему празднику

Бубенцы не готовь.

Если жить угораздило,

Значит, будет любовь.

Небо к ночи потрескалось.

Не кричи – выручай.

Было б дело по-трезвому,

Было б всё невзначай.

Бог не мебель – подвинется,

Не с небес, так с креста

Скинет ножки – травиночки,

Чай, не в масть пустота.

Волки мной не побрезгуют,

Эко дело – вино.

Было б дело по-трезвому,

Было б снова смешно.

Бессонница

Полосую без удержу

По-садистски листы.

Бесполезную голову

Кием «Паркера» —

В лузу.

Скулы сводит, как в Питере

Утром мосты,

С томным скрипом,

Рождающим новые блюзы.

Кофта фата желтее, чем

Натюрморты с луной,

Вышью вместо «битлов»

Я мозаику смерти.

И останется Бог

Тёплой горькой слюной

На отправленном мной

Безымянном конверте.

Классическое

Ромашки оборвать – и в урну…

Не любит / любит. Нечет к чёту.

Быть иль не быть. Какого чёрта

Моя любовь неподцензурна?

По потолкам с разбитой лепкой

Прощеньем – тень моих объятий

(со стороны:

Поблёкшей блядью

Играет пьяный эпилептик).

Нервно-тряпичным арлекином

В меха и кнут одел Венеру.

А ты сидишь, ослабив нервы,

Полулежа.

Какой богине

Заклан ягнёнок?

Слава мёртвым!

Твой холод – трупный холод жертвы.

Опустошённые фужеры

В овале губ полуистёртых…

Vae victis! Без суфлёра – жутко.

Quo vadis! Поводырь бесплатно.

И, как слеза за вырез платья

Стечёт любовь последней шуткой.

Автореминисценция

Было б весело,

Я бы не плакал…

И какого же черта рыдать,

Если жизнь полудохлой собакой

Заползала ко мне на кровать.

Было б дело бессмысленной ночью,

Я б заснул или выпил вина,

Я бы выпелся, я бы отсрочил,

Я бы выплакал совесть до дна.

В грязной мути сигарного дыма

Я б нашёл для себя облака…

Слишком долго Мария для сына

Вожделенный тот крест берегла.

По острожью и по бездорожью,

По зелёной, как плесень, траве

Татуировал сумерки кожей,

Лишь бы в пляс не пришлось голове.

Но не мне эти груди залапать,

Чтобы брызнули кровью соски.

А ведь смерть для прикола могла бы

Пожалеть… Так ведь все не с руки.

К черту Дьявола —

Есть ли он, нет ли.

Мог бы Бога приснить для себя…

Но не мылом ли смазаны петли,

Что сегодня на горле скрипят?

Было б сердце на кругленьком блюдце

Без вины сиротливых зрачков…

Только песенки в пятнах поллюций

Изнасилованы смычком.

ДЕЛИРИКА

(1996-2003)

Итака

Кричали «вон!», «распни его!», вопили «Ave»,

Носили небо на руках дo первой крови,

Но пил в хлеву из грязных луж подлиза Авель:

В ногах – дерьмо, и аналой – у изголовья.

И, отхаркнувши желчь, кряхтел разбитый идол,

И кислотой плескал в купели Pater потный,

Но я свой варварский парад ещё не видел,

Забив глаза нелепым сном туник двубортных.

Держали понт, шептали «вист!», кидали пальцы

И волокли спиной по аду до Эдема,

Но пух летел из плюшевых паяцев,

И чей-то праведник скулил: «Откуда? Где мы?»

Ведь я ещё не посмотрел Мадонну Санти,

Никто не спел «Ла скала блюз» в моих оскалах,

А вы тащили мордой вниз, оставив сзади.

Свою любовь, что вам назло меня искала.

Теперь ли править «Отче наш» a la хвалебен?

Теперь ли строить ля диез в моих аккордах?

Ведь та, что вас ласкала ртом, рисует небом

И носит в сердце образок не с вашей мордой.

Lost

Я не понимаю.

Быть может, не знаю пароля,

Но роли исчезли. Спираль – это та же прямая.

И, может быть, mc² – это формула внутренней роли

из двух монологов и хора?

Я не понимаю.

Нет тех меблирашек, заблёванных точно по рангу.

Я был там вчера,

значит, здесь никого не ломает.

Пусть спит Арлекин и страдает подвыпивший ангел:

Безвыходность полупорока…

Я не понимаю

Крезоидный выгрыз в игре призакрытых капризов.

Я – вне патологий.

Пусть это кого-то стремает.

Мой поллюционный кошмар недостёрт,

недолизан —

Лишь слепок недетской тоски,

Но я не понимаю

Пластических ласк на приплюснутых верой картинах —

Традиция плоти.

И в вальсе исчезла восьмая.

Молись не молись —

не прикупишь прощенья невинным,

А, впрочем, безгрешных

я попросту не понимаю.

ПЕРВЫЙ РОМАНС

Здесь пахло весной. Точней, кожурой апельсина.

Прогнившее небо уже оклемалось вполне,

И чья-то любовь над моей головой голосила

Под сдавленный хрип алкоголика в красном кашне.

Под полуотвергнутый, полуприласканный клёкот